ТЕНЕВОЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ
Социологический автопортрет постсоветского общества

И.М. Клямкин, Л.М. Тимофеев

Предисловие

Новый президент России шел на выборы под лозунгом “диктатуры закона”. Но что может означать такой лозунг в условиях системного беззакония, когда основные экономические и административные субъекты — бизнес и государственная бюрократия — функционируют в условиях всепроницающей коррупции и всеохватных теневых экономических отношений? Теневой союз бизнесмена и чиновника не в состоянии поколебать никакая репрессивная сила, если она не найдет опоры и поддержки в обществе, в широких слоях населения. И вот здесь-то, в этом ключевом пункте, не все так ясно, как может показаться на первый взгляд.

Теневой сектор, по разным оценкам, охватывает от 40 до 80% российской экономики. Отсюда следует, что в него вовлечены не только руководители разных рангов, но и десятки миллионов рядовых работников. Заинтересованы ли они в том, чтобы на этот сектор началось наступление? Насколько вообще современное российское общество терпимо к коррупции и теневому бизнесу? Как реагируют люди на теневую деятельность и насколько сами предрасположены к ней? Можно ли считать случайностью, что определенная часть российских избирателей готова — и охотно! — продвинуть в исполнительную власть откровенно криминальных деятелей (вспомним Клементьева, Коняхина и других)?

Еще более существенные вопросы вызывает позиция той части населения, которая не только не хочет мириться с коррупцией и теневым бизнесом, но и готова поддержать любые меры, направленные против этих явлений, вплоть до прямых репрессий. Политика, имеющая своей целью “диктатуру закона”, только тогда может быть успешна, когда в обществе доминирует юридически-правовой тип сознания. Если же в головах людей право подменяется репрессивной моралью, то это, как показывает исторический опыт, создает благоприятную обстановку для трансформации “диктатуры закона” в “диктатуру без закона”, т.е. в полный произвол. Не предстоит ли России и дальше выбирать — по Бродскому — между ворюгой и кровопийцем?

Эти и другие смежные вопросы мы ставили перед собой, приступая в августе 1999 г. к реализации широкомасштабного исследовательского проекта “Теневая Россия”*. К настоящему времени все запланированные изыскания проведены, и Центр по изучению нелегальной экономической деятельности Российского государственного гуманитарного университета (ЦИНЭД РГГУ) завершил обработку и анализ всего комплекса полученных данных. Готовится к печати и вскоре выйдет в свет монография, которая будет содержать полный свод результатов этой работы. Данная статья (а также брошюра, вышедшая очень ограниченным тиражом как препринт основного издания) нацелена на предварительное ознакомление заинтересованной научной аудитории лишь с одним из аспектов осуществленных исследований.

Важным направлением нашей работы было выяснение того, как сознание различных групп населения зависит от причастности или непричастности к самостоятельному бизнесу. Опираясь на данные всероссийского социологического опроса, мы пытались, в частности, понять, связано ли осуждение или одобрение человеком коррупции и теневых экономических отношений с наличием или отсутствием у него установки на занятие предпринимательством*. Такой ракурс кажется нам актуальным и интересным уже потому, что от менталитета бизнесменов (и их резерва — бизнесменов потенциальных) в значительной степени зависят не только современное состояние общества, но и вектор его развития, а также социальная готовность к соблюдению законов и бытующие представления о способах борьбы с коррупцией и теневой экономикой. Уместно напомнить, что речь идет об обществе, успевшем за долгие десятилетия советской власти забыть, что такое легальная частная инициатива в экономике, но — вместе с тем — обладающим богатым опытом теневых экономических отношений в условиях, когда подобная инициатива запрещена.

Задумывая исследование, мы предполагали наличие глубоких и принципиальных мировоззренческих различий между людьми, которые уже имеют или хотели бы иметь свой бизнес, и теми, кто никакого собственного дела не имеет и иметь не хочет. Очевидно, что мировоззрение человека — особенно человека взрослого, зрелого — часто не поспевает и даже не стремится поспевать за изменениями политическими и социальными. Именно поэтому мы посчитали, что при движении от эпохи, когда легальный частный бизнес был запрещен и его фактически не существовало, к эпохе, когда он вполне легализован и становится для многих привлекателен, условная граница между непредпринимательским мировоззрением и предпринимательским неизбежно должна проходить также и между поколениями. Полученные нами данные это подтвердили. Более того, как увидим, различия оказались даже шире и глубже, чем мы предполагали, и одними только возрастными особенностями не исчерпываются.

Кто есть кто

Немногие — всего 4% опрошенных — заявили, что у них есть собственный бизнес. В дальнейшем мы будем называть их предпринимателями. Гораздо больше (21%) в стране тех, кто испытывает желание заняться бизнесом, но по ряду причин осуществить его пока не могут, — они будут фигурировать у нас под условным именем ПРЕДпредпринимателей. Подавляющее же большинство не испытывает такого намерения — назовем этих людей, составляющих 67% населения, НЕпредпринимателями. Респонденты, которые затруднились ответить на данный вопрос (их всего 8%), нас интересовать не будут.

Предметом нашего сравнительного анализа станут умонастроения трех указанных групп, при этом — для полноты картины — их отношение к коррупции и различным видам теневой деятельности будет сопоставляться с соответствующими показателями по населению в целом. Но предварить свой социологический рассказ мы хотим все же краткой информацией о некоторых социально-демографических и других особенностях этих групп, чтобы читатель с самого начала имел представление о той условной границе между большинством и меньшинством российского общества, о которой говорилось выше.

В предпринимательской среде явно доминируют мужчины (их численность превышает здесь две трети). Несколько больше их, чем женщин, и среди предпринимателей потенциальных. Среди НЕпредпринимателей соотношение иное: 59% из них — женщины.

В составе непредпринимательского большинства свыше 42% составляют люди старше 55 лет, между тем как в рядах предпринимателей их всего 8%, а среди ПРЕДпредпринимателей и того меньше (5%). Если в группах меньшинства преобладают люди, не перешагнувшие 40-летний рубеж, т.е. вошедшие в сознательную жизнь в годы перестройки или после нее (среди предпринимателей таких две трети, а в составе ПРЕДпредпринимателей — три четверти), то непредпринимательское большинство в массе своей сформировалось при советской власти (доля тех, кто моложе 40 лет, не дотягивает даже до трети).

Среди НЕпредпринимателей 44% не имеют среднего образования, между тем как в группах меньшинства процент таких людей в два раза ниже. Доля же людей с высшим и незаконченным высшим образованием в составе тех, кто занят бизнесом или хотел бы им заняться (соответственно 33 и 22%), значительно больше, чем у тех, кто такого желания не испытывает (12%).

В группах меньшинства заметно представлены жители крупных городских центров (44% у предпринимателей и 49% у ПРЕДпредпринимателей), между тем как среди НЕпредпринимателей таких лишь 37%. В свою очередь, в составе последних — более высокий процент не только жителей небольших городов, но и селян.

Наконец, интересующие нас группы существенно различаются уровнем материального достатка. Среди тех, кого мы назвали НЕпредпринимателями, 44% заявили, что их денежных доходов не хватает даже на питание. В составе потенциальных предпринимателей таких 27%, а среди предпринимателей реальных — 14%. Последняя цифра выглядит, впрочем странной: нищий бизнесмен, с трудом зарабатывающий себе на хлеб, — это нечто из области фантастики. Но мы должны отдавать себе ясный отчет в том, что речь идет не о крупном, среднем или даже малом организованном бизнесе (руководители фирм — в силу своей относительной немногочисленности — в поле массовых социологических опросов обычно не попадают), но скорее об индивидуальном “низовом” предпринимательстве: мелкой торговле, челночном бизнесе, репетиторстве и т.п. Понятно, что прибыльность подобного бизнеса может быть и очень низкой (не исключено, впрочем, что “нищие бизнесмены” просто опасаются открыто говорить о своем реальном уровне жизни из-за его несоответствия их официально декларированным доходам).

Однако на фоне других опрошенных (включая и ПРЕДпредпринимателей) наши бизнесмены все же заметно отличаются уровнем достатка. Среди предпринимателей довольно высок процент тех, кому хватает денег и на питание, и на одежду, и на покупку вещей длительного пользования: таких здесь больше трети, между тем как в рядах ПРЕДпредпринимателей — почти в десять раз меньше (всего 4%). Естественно, что эти различия проявляются и в образе жизни: 40% “низовых” бизнесменов в последние годы могли позволить себе отдых на курортах России, Украины или дальнего зарубежья, в то время как у потенциальных предпринимателей этот показатель составляет лишь 13%, а у НЕпредпринимателей он и того ниже (6%).

Знание об этих различиях создают хорошие стартовые возможности для выявления и правильного понимания отношения каждой из интересующих нас групп к коррупции и теневой экономике.

Чем чаще встречи с коррупцией, тем меньшим злом она кажется

Отношение к любому явлению во многом зависит от того, сталкивается ли человек с ним лично или наслышан о нем от других. И если даже чужая точка зрения безоговорочно принимается, то это еще не значит, что мнения и оценки, сформировавшиеся помимо собственного опыта, правомерно интерпретировать точно так же, как мнения и оценки, на таком опыте основанные. Поэтому мы и начинаем с информации о том, насколько часто наши респонденты сталкиваются с коррупцией, взяточничеством и другими незаконными действиями должностных лиц и сталкиваются ли вообще. Эти и все последующие цифровые данные будут представлены в процентах от общего числа опрошенных (“население в целом”) и от численности каждой группы (“предпринимателей”, “ПРЕДпредпринимателей” и “НЕпредпринимателей”).

Таблица 1	Приходилось ли Вам лично в последние годы сталкиваться с коррупцией, взяточничеством, незаконными поборами и другими незаконными корыстными действиями со стороны должностных лиц?
	Население в целом	Предприниматели	ПРЕДпредприниматели	НЕпредприниматели
Нет, не приходилось	58	22	52	64
Пришлось лишь раз	7	9	8	6
Приходилось, но редко	20	35	24	18
Приходится довольно часто (несколько раз в год)	7	9	11	5
Приходится очень часто (несколько раз в месяц)	1	12	1	1
Приходится постоянно (ежедневно)	2	1	3	1
Затрудняюсь ответить	5	13	1	5

Как видим, большинство россиян получает информацию о коррупции из вторых и третьих рук, лично их она не затронула, т.е. считать себя ее непосредственными жертвами они не могут. Это относится и к населению в целом, и к потенциальным предпринимателям, и особенно к тем, кто предпринимательством не занимается и заниматься не собирается. И, напротив, люди, имеющие собственный бизнес, в массе своей указывают, что знают о коррупции не понаслышке.

Но влияет ли факт личного столкновения с коррупцией на оценку общественной значимости борьбы с ней? И если влияет, то как? Картина, которую мы получили, выглядит, скажем сразу, довольно неожиданной и в чем-то даже парадоксальной.

Таблица 2	Насколько важна сегодня, на Ваш взгляд, проблема борьбы с теневой экономикой, коррупцией и другими видами экономических преступлений?
	Население в целом	Предприниматели	ПРЕДпредприниматели	НЕпредприниматели
Это самая важная проблема	43	29	39	45
Одна из важнейших	43	42	47	42
Это второстепенная проблема	4	17	5	3
Вообще не вижу в этом проблемы	3	5	5	2
Затрудняюсь ответить	8	7	5	8

Странно, не правда ли? Предприниматели, чаще других сталкивающиеся с коррупцией, оценивают значимость борьбы с ней ниже всех, а люди, названные НЕпредпринимателями и сами от коррупции почти не страдающие, ставят эту проблему выше, чем кто бы то ни было!

Первое, что приходит на ум, когда пытаешься разгадать этот парадокс, — известный факт союза теневого бизнеса и государственной бюрократии в современной России. Отсюда вроде бы должно следовать, что предприниматель и коррумпированный чиновник нужны друг другу: ведь первый, оказавшись в теневой среде, не может обходиться без оплачиваемого покровительства со стороны второго, а потому и к разговорам о борьбе с коррупцией и теневой экономикой не может не относиться с известной долей настороженности. Но если и так, то не очень понятно, почему все-таки большинство бизнесменов придают этой проблеме довольно большое значение, а не отбрасывают ее как несущественную. В данной связи нам, видимо, важно будет выяснить, действительно ли предприниматели во что бы то ни стало хотят остаться в теневой среде или, наоборот, желали бы, будь такая возможность, из нее выбраться.

Забегая вперед, отметим, что бизнесмены, хоть они и погружены в эту среду, отнюдь не являются по своим установкам самыми последовательными и убежденными теневиками, нередко уступая лидерство в данном смысле представителям группы ПРЕДпредпринимателей. Поэтому отложим на время разговор о выявленном нами парадоксе и подробно рассмотрим отношение респондентов к различным видам современной теневой деятельности. По ходу мы столкнемся и с другими парадоксами постсоветского массового сознания, зафиксируем их и лишь затем попробуем объяснить.

Советская наследственность

Составляя вопросы для нашей анкеты, мы исходили из того, что система всеобщих коррупции и теневых отношений, действовавшая при коммунистах, теперь не только обрела новые формы, соответствующие изменившимся экономическим и политическим условиям, но отчасти сохранилась и в прежних своих проявлениях [подробнее о явлении теневых отношений при социализме см. Тимофеев Л. Институциональная коррупция. М., 2000].

Помня о том, что навыки теневого поведения настолько глубоко укоренились в сознании и повседневном поведении советского человека, что сама теневая практика воспринималась массовым сознанием как нечто обычное, нормальное и чуть ли не законное, мы решили спрашивать людей прямо: вовлечены ли они сегодня (и если да, то в какой степени) в такие действия в тех или иных их разновидностях. В частности, респондентам предлагалось ответить, оплачивают ли они — деньгами или “подарками” — услуги врачей и медперсонала в государственных больницах и поликлиниках, т.е. там, где это должно предоставляться бесплатно. Мы также пытались выяснить, насколько широко распространены неофициально-теневые способы оплаты бытовых и ритуальных услуг, формально являющихся платными (ремонт квартиры, автомобиля, бытовой техники, организация похорон и т.п.). Нельзя сказать, что все без исключения опрошенные решились ответить на эти вопросы. Но уклонившиеся от ответа составляют все же очень незначительное меньшинство.

Таблица 3	Оказавшись в государственной больнице (поликлинике), платили ли Вы в последние годы врачам и медперсоналу за то, что должны были получить от них бесплатно, делали ли им соответствующие “подарки” и т.п.?
	Население в целом	Предприниматели	ПРЕДпредприниматели	НЕпредприниматели
Каждый раз	8	14	9	6
В большей части случаев	15	16	20	12
Иногда	27	32	28	27
Никогда	42	30	33	45
Отказ от ответа	3	6	4	3
Затрудняюсь ответить	6	3	7	6
Таблица 4	Каким образом Вы в последние годы обычно расплачиваетесь за бытовые услуги (ремонт автомобиля, телевизора, стиральной машины, ремонт квартиры, строительные работы и т.д.)?
По безналичному расчету через банк (в т.ч. и кредитной карточкой)	3	5	4	2
Наличными по выписанному счету в кассу предприятия, исполнявшего работу	23	19	24	22
Наличными без квитанции и счета с непосредственным исполнителем работ	37	53	45	34
Другим образом	9	8	4	10
В последние годы не делал ремонта, строительных работ и т.п.	30	18	24	33
Отказ от ответа	2	6	2	2
Затрудняюсь ответить	6	2	6	5
Таблица 5	Приходилось ли Вам участвовать в последние годы в организации похорон, и если да, то платили ли Вы наличными без каких бы то ни было квитанций непосредственным исполнителям?
Всегда	12	14	15	11
Иногда	18	4	14	19
Никогда	14	14	12	15
В последние годы не участвовал в организации похорон	46	60	49	45
Отказ от ответа	4	2	3	4
Затрудняюсь ответить	7	6	8	6

Итак, примерно каждый четвертый россиянин всегда или почти всегда платит врачам и медперсоналу, которым формально платить не должен, почти каждому третьему приходилось доплачивать работникам похоронных служб, а тех, кто неофициально рассчитывается за бытовые услуги, в стране еще больше. Эти цифры впечатляют, ибо далеко не всем нашим согражданам, судя по ответам респондентов, приходилось в последние годы организовывать похороны или что-то строить либо ремонтировать. Если же считать от числа тех, кому приходилось, то вовлеченных в теневые отношения и связи оказывается явное большинство.

Широкое распространение неофициальных расчетов между работниками организаций, предоставляющих гражданам различного рода услуги, и массовым потребителем в советское время нередко объясняли тем, что легально получить можно было только услуги низкого качества, что, в свою очередь, было обусловлено незаинтересованностью тружеников государственных учреждений в добротной работе. Полученные нами данные показывают, что этим дело не исчерпывается. Мы видим, что само по себе разгосударствление организаций и учреждений, обслуживающих повседневные нужды населения, не разрушило традицию, сформировавшуюся при государственной экономической монополии.

Стремление к персонификации деловых отношений, традиция теневых расчетов — все это до сих пор определяет сознание и поведение миллионов людей. Почему так происходит — вопрос особый и универсального ответа на него, скорее всего, нет. Если врачам и медсестрам, как и в старые времена, платят просто потому, что бесплатно они, при их зарплатах, толком ничего не сделают, то с бытовыми услугами дело обстоит сложнее. В каких-то случаях неофициально договариваться с исполнителями работ просто выгоднее, чем с фирмой, в других сказывается привычка отдавать предпочтение неформальным деловым контактам как более надежным и взаимообязывающим, в третьих, — возможно, что-либо еще. Ясно одно: теневые способы оплаты жизненно важных услуг точно так же пронизывают постсоветскую повседневность, как ими была проникнута и повседневность советская.

Парадокс, однако, в том, что советские теневые традиции наследуются в первую очередь теми группами российского общества, которые формировались уже в посткоммунистическую эпоху или вошли в нее в относительно молодом возрасте. Наши предприниматели и ПРЕДпредприниматели заметно чаще других вступают в неформально-теневые контакты с врачами и медперсоналом государственных поликлиник, среди них повышенный процент людей, предпочитающих неофициальные формы оплаты бытовых услуг официальным. Впрочем, парадокс этот, если вдуматься, кажущийся. Просто люди, выделяющиеся на общем фоне не только активностью жизненных установок, но и уровнем достатка, отличаются и более высокими запросами относительно качества жизни, равно как и возможностями их удовлетворения. В подтверждение — еще один факт. Наши предприниматели, чьи доходы заметно выше, чем у других, не только чаще и охотнее оплачивают услуги врачей в государственных поликлиниках. Каждый четвертый из них при возникновении проблем со здоровьем всегда или в большинстве случаев обращается за помощью в поликлиники частные, между тем как среди ПРЕДпредпринимателей так поступает лишь один из каждых семи их представителей, а среди НЕпредпринимателей — один из восьми.

Готовность или неготовность быть повседневно вовлеченным в теневые экономические отношения вряд ли стоит рассматривать в категориях правового сознания различных групп населения. Скорее всего, большинством россиян теневые расчеты интересующего нас типа воспринимаются как юридически нейтральные, как устоявшаяся жизненная норма, а не как отклоняющееся поведение. Существующая теневая обыденность не выглядит, похоже, в глазах респондентов чем-то предосудительным или рискованным: по крайней мере, процент отказавшихся отвечать на наши вопросы очень незначителен. Мы полагаем, что люди отличаются друг от друга не оценкой давно сложившейся практики, но возможностями приспособиться к ней; и те, кто не приспособился, столь же мало помышляют об альтернативе, как и приспособившиеся.

У нас нет прямых подтверждений нашего предположения — соответствующих вопросов в анкете не было. Но некоторыми косвенными доказательствами мы все же располагаем. По оценкам респондентов, органы здравоохранения не относятся к наиболее коррумпированным государственным структурам: предприниматели поставили их на предпоследнее одиннадцатое место, ПРЕДпредприниматели — на восьмое, НЕпредприниматели — на шестое. Ни в одной из групп доля причисляющих медицинских работников к разряду самых коррумпированных не превышает 7%. И это при том, что с врачами непосредственно сталкивается почти каждый, а, скажем, с налоговиками и таможенниками, которые всеми группами воспринимаются как более коррумпированные, чем врачи, — сравнительно немногие.

Тот факт, что число людей, ведущих теневые расчеты с работниками здравоохранения, многократно превышает число тех, кто относит их к злостным коррупционерам, означает: поведение медперсонала оценивается не с точки зрения писаного права, а с точки зрения права обычного, которое в большей степени опирается на общественный здравый смысл. У нас нет оснований считать, что и при оценке каких-либо иных видов теневых отношений люди отказываются от здравого смысла и руководствуются исключительно формально-правовыми критериями.

Конечно, какие-то проявления унаследованной от прошлого теневой практики могут казаться более удобными, чем другие, какие-либо, в силу их необщедоступности, могут подвергаться кем-то моральному осуждению. Но все это воспринимается как нечто такое, что юридическим оценкам (а тем более санкциям) давно уже не подлежит. Похоже, что традиция теневых отношений (как, впрочем, и любая прочная общественная традиция) оказывается сильнее юридического закона и проявляет способность его обходить или даже подчинять себе в тех случаях, когда он с ней не считается. И если историческая традиция теневых отношений устояла и после того, как советский режим ушел в прошлое, то это значит, что произошедшие изменения были не настолько глубокими, чтобы подрубить ее правовые, социальные и политические корни.

Заметим, что мы пока говорили исключительно об отношении россиян к теневым расходам. Теперь нам предстоит разобраться с установками на собственные теневые доходы — прямые или косвенные. Естественно, что при этом нам придется выйти за рамки советского опыта и прямой советской наследственности.

Теневые соблазны

Для получения максимально полной картины мы в данном случае прибегали не столько к прямым, сколько к косвенным методам получения информации. Не питая иллюзий насчет того, что человек, вовлеченный в незаконную деятельность, простодушно признается в этом интервьюеру, мы спрашивали людей не об их реальном поведении, а о поведении возможном, гипотетическом. Мы интересовались, насколько в современном российском обществе распространена установка на участие или косвенное соучастие в теневой практике. Готовы ли наши сограждане — если это сулит им выгоду — поддерживать коррумпированных чиновников, теневиков-хозяйственников или лично участвовать в теневом бизнесе?

Учитывая, что россияне традиционно все свои беды и радости связывают с властью и олицетворяющими ее людьми, а также то, что сама власть в постсоветской России формируется все-таки не без участия избирателей, мы хотели, в частности, понять, какая доля населения предрасположена к тому, чтобы на определенных условиях сознательно пойти на криминализацию власти, тем самым вступив в некий косвенный сговор с коррупционерами и теневиками. Разрабатывая программу исследования, мы помнили о случаях, когда избиратели охотно голосовали за заведомо криминальных кандидатов (Нижний Новгород, Ленинск-Кузнецкий и т.д). Опыт таких выборов мы приняли как своеобразный тест и решили повторить его в рамках всероссийского опроса.

Вот ответы, которые мы получили.

Таблица 6	Предположим, Вы уверены в том, что кандидат на должность главы местного самоуправления (мэра, главы администрации и т.п.) участвует в теневом бизнесе или связан с криминальными кругами. Могли бы Вы проголосовать за него на выборах?
	Население в целом	Предприниматели	ПРЕДпредприниматели	НЕпредприниматели
Мог бы проголосовать в любом случае	6	5	7	6
Мог бы проголосовать, если был бы уверен, что жизнь при нем станет лучше	32	38	42	28
Не стал бы за него голосовать ни при каких обстоятельствах	47	45	37	50
Затрудняюсь ответить	15	12	15	15

Как видим, у 38% россиян иммунитет от соучастия в криминализации власти отсутствует. Правда, подавляющее большинство этих людей склонно поддержать сомнительного кандидата только на определенных условиях (“если жизнь при нем станет лучше”), а без всяких условий (“в любом случае”) — сравнительно немногие. Но и этих последних мы бы со счетов не сбрасывали. Можно предположить, что готовность голосовать за криминального кандидата “в любом случае” означает неверие в то, что власть в современной России может быть законопослушной и некоррумпированной. Люди с подобными взглядами выбирают не между коррупционером и честным человеком, но между разными коррупционерами. Да, таких людей действительно не очень много, но они все же есть; их численность измеряется не сотнями и тысячами, а миллионами, и при сохранении нынешнего положения вещей, она, видимо, будет возрастать. Интересно, что во всех рассматриваемых группах эти люди представлены примерно в одинаковых пропорциях, между тем как в других случаях расхождения между группами довольно существенны, что позволяет говорить о вполне определенных тенденциях.

Во-первых, теневые установки в группах меньшинства проявляются заметно отчетливее, чем среди большинства. Во-вторых, нетрудно заметить, что наибольшую терпимость к криминализации власти демонстрируют респонденты, которых мы условно назвали ПРЕДпредпринимателями. Только среди них совокупный процент готовых — на определенных условиях или безо всяких условий — проголосовать за криминального кандидата превышает процент тех, кто такой готовности не обнаруживает. Эти данные кажутся нам заслуживающими серьезного внимания. Они говорят о том, что многие люди, желающие заняться бизнесом, но не имевшие до сих пор возможности свое намерение реализовать, не просто отдают себе отчет в том, в какой среде им придется существовать в случае, если их цель будет достигнута. Они, похоже, больше других склонны считать такую среду нормальной, а потому и власть они чаще других хотели бы видеть соответствующей этой среде. Здесь налицо ориентация на своего рода криминально-теневой патернализм — установка, сформировавшаяся до и помимо собственного опыта участия в бизнесе. Ниже мы увидим, что такая установка сочетается у ПРЕДпредпринимателей с повышенной психологической готовностью и к личному участию в теневой деятельности. Пока же отметим, что в числе препятствий, мешающих заняться предпринимательством, только 5% представителей данной группы назвали неготовность вступать в незаконные отношения с чиновниками; среди других помех (отсутствие первоначального капитала, высокие налоги, угрозы со стороны криминального мира, недостаточная уверенность в своих силах) эта помеха — на последнем месте.

Если же мы присмотримся к умонастроениям людей, свой бизнес уже имеющих, то увидим, что в их среде все-таки больше тех, кто не испытывает желания соучаствовать в криминализации власти. В этом они, как ни странно, ближе к тем, кто о предпринимательстве не помышляет, чем к тем, кто, не располагая своим бизнесом, мечтает о нем. Но близость эта вряд ли означает совпадение мотивов, по которым претензии криминала на власть отвергаются даже тогда, когда он предлагает взаимовыгодную сделку: вы нам — свои голоса, а мы вам — улучшение вашей жизни.

Как мы помним, люди, занятые малым индивидуальным бизнесом, несопоставимо чаще других сталкиваются с коррумпированными чиновниками (что, к слову, подтверждается абсолютным большинством глубинных интервью, взятых нами у предпринимателей такого уровня)*. И они, очевидно, на собственном опыте успели не только познать преимущества теневых отношений, в которые неизбежно вовлекаются, но и почувствовать тяготы зависимости и бесправия, на которые обрекает их нынешний криминально-теневой патернализм больших и малых начальников. Рискнем поэтому предположить, что неприятие многими нашими предпринимателями криминализации власти опирается прежде всего на прагматические правовые соображения. Если наше предположение не беспочвенно, то это значит, что в отечественных предпринимательских “низах” вызревает запрос на законный цивилизованный порядок, который будет установлен взамен власти, действующей не по общеобязательным правилам, а по “понятиям”, ею же самой принятым.

У тех же, кто бизнесом не занимается и заниматься не хочет (а они, напомним, составляют большинство населения), мотивы неприятия криминальной власти, видимо, не столько правовые, сколько моральные. Такое предположение допустимо уже потому, что данные люди в массе своей сформировались при коммунистической системе, а коммунизм — это и есть не что иное, как верховенство морали над правом. И, добавим, над экономическими интересами. Известно, однако, что моральный протест против тех или иных явлений (особенно экономических) очень часто имеет в своей основе все те же экономические интересы, — особенно, если последние не удовлетворяются и шансы на их реализацию выглядят сомнительными. Когда же возникает надежда (пусть даже слабая) без особого риска решить экономические проблемы в обход закона, моральные тормоза нередко начинают отказывать, и ниже мы сможем в этом неоднократно убедиться.

Наши НЕпредприниматели, чей активный возраст чаще всего позади и чьи возможности включения в теневые связи ограничены, меньше других могут уповать на коррумпированную власть. Будучи даже уверены в “улучшении жизни” при избранном криминальном руководителе, они, очевидно, сомневаются в том, что позитивные изменения коснутся именно их жизни. Они меньше других видят собственный интерес в криминализации власти, а поэтому, быть может, и меньше других склонны к соучастию в такой криминализации. Этим они отличаются и от ПРЕДпредпринимателей, выделяющихся своими упованиями на криминально-теневой патернализм, и от предпринимателей, успевших испытать на себе не только выгоды, но и невыгоды подобной “опеки”.

А теперь попробуем проверить наши предположения, рассмотрев отношение опрошенных не к косвенному соучастию, а к непосредственному личному участию в теневой деятельности. При этом отмеченные выше тенденции, если они не лишены оснований, каким-либо образом должны себя обнаружить.

Не без некоторых колебаний мы решились напрямую, “в лоб” спросить людей о том, допускают ли они возможность личного участия в корпоративном бизнесе теневиков. Здесь мы еще больше сомневались в искренности ответов. Но, как выяснилось, сомнения и в этом случае оказались безосновательными. Отметим, что варианты ответов предусматривали лишь такое соучастие в теневой деятельности, которое не сопряжено с личным риском: нас не интересовали способность и желание рисковать. Это был тест на законопослушание как ценность и норму жизни.

Таблица 7	Где бы Вы предпочли работать?
	Население в целом	Предприниматели	ПРЕДпредприниматели	НЕпредприниматели
Там, где начальство никак не связано с теневым бизнесом	41	43	34	44
Там, где начальство может быть и связано с теневым бизнесом, но так, чтобы меня это не касалось	11	11	13	11
Мне все равно, связано ли начальство с теневым бизнесом, даже если это будет касаться меня самого; лишь бы не грозила тюрьма и хорошо платили	28	31	41	24
Затрудняюсь ответить	20	15	12	22

Перед нами цифровая картина, мало отличающаяся от той, которую мы наблюдали раньше. Примерно те же количественные пропорции, те же тенденции. Почти 40% наших соотечественников не считают нужным противодействовать теневым соблазнам, исходят ли эти соблазны от начальников, действующих независимо от подчиненных, или от начальников, искушающих также и тех, кем руководят. Мы снова видим, что наибольшую податливость демонстрирует при этом группа ПРЕДпредпринимателей, а установки реальных предпринимателей близки к взглядам тех, кто бизнесом не занимается и желания такого не испытывает.

Приведенные данные позволяют в первом приближении судить о том, насколько в российском обществе и его отдельных группах укореняется ценность законопослушания и как она соотносится с экономическими интересами. Подчеркнем еще раз, что вопрос касался такого участия в теневой деятельности, которое не связано с риском и страхом перед наказанием, а значит, мы вправе рассматривать полученные данные именно как информацию о ценностях, не замутненную оглядками респондентов на реальные жизненные обстоятельства, при которых вовлеченность в теневые связи не может быть гарантированно ненаказуемой.

В результате мы вроде бы выясняем, что ценность законопослушания в наибольшей степени свойственна тому большинству, которое находится в стороне от частного бизнеса, — и в реальной жизни, и в своих намерениях. Но так ли это на самом деле? Ведь на практике приверженность нравственным или правовым ценностям вполне проявляется только тогда, когда в противоречие с ними вступает насущный экономический интерес человека и — в то же время — появляется реальная возможность безнаказанно преступить закон. Это обязательно надо иметь в виду, рассматривая “антитеневые” настроения вышедшего из советской эпохи большинства россиян, многие из которых в нынешней криминально-теневой реальности не нашли себе места и оказались выброшенными на обочину экономической жизни.

Речь идет не о том, разумеется, чтобы безоговорочно оправдывать нынешние порядки, но лишь о том, что не следует в очередной раз впадать в иллюзию, будто нравственные чувства большинства могут стать достаточной основой для эффективной политики, направленной против коррупции и теневой экономики. Тем более что и в самом этом большинстве не наблюдается единства: свыше трети его представителей относится к теневой деятельности (начальников или своей собственной под руководством начальников) вполне терпимо, а почти каждый четвертый — заметно больше, чем в группах меньшинства — испытывает сомнения и колебания, а это уже само по себе достаточно симптоматично.

Мы не знаем, насколько легка дорога от отвлеченной морали, унаследованной от советского прошлого, к ценностям правопорядка и законопослушания, без которых утверждение эффективной рыночной экономики немыслимо. Не беремся судить и о том, насколько органично и безболезненно одно способно трансформироваться в другое. Рискнем, однако, предположить, что при сохранении нынешней коррупционно-теневой экономической практики наши потенциальные предприниматели могут принять новые ценности и стать их носителями быстрее, чем люди, обремененные советской ментальной наследственностью.

Да, мы хорошо видим, что ПРЕДпредприниматели больше, чем кто бы то ни было, склонны к апологетике нынешних коррупционно-теневых отношений и к участию в них. Но они делают и важный шаг, свидетельствующий об их психологической адаптации к условиям рыночной экономики в ее реальных постсоветских формах, о неотягощенности их сознания инерцией прежнего дорыночного опыта. Многие представители этой группы как бы говорят нам: мы молоды, энергичны и хотя пока и небогаты, но надеемся, что так будет не всегда. Однако где же еще искать нам сегодня перспективу экономического благосостояния, если исключить теневую сферу? И каким еще способом можно скопить деньги, необходимые для открытия собственного дела? Показательно, что подавляющее большинство (почти 80%) ПРЕДпредпринимателей в числе причин, мешающих им заняться бизнесом, назвали отсутствие финансовых средств. Поэтому их теневые установки правомерно рассматривать прежде всего как стремление к первоначальному накоплению капитала. Такова действительность постсоветской эпохи и таков реализм людей, которые хотят к ней приспособиться, а не оправдывать свою неприспособленность бессильной моральной риторикой.

Разумеется, законопослушание как мировоззренческая ценность здесь пока не просматривается. Но ее формирование может начаться, если потенциальные предприниматели — как они и хотят — станут предпринимателями состоявшимися. И если это произойдет, то они наверняка поймут, что легальный бизнес способен быть более продуктивен, чем теневой, и что на рынке правовой порядок все же удобнее, чем правовой беспредел, при котором чувствовать себя комфортно могут лишь те, кто подавляет экономическую конкуренцию внеэкономическими способами (политическим влиянием, силой бандитского оружия и т.п.).

Короче говоря, наш оптимизм относительно ПРЕДпредпринимателей, даже будучи весьма умеренным, не имел бы под собой никаких оснований, не будь того естественного сближения экономических интересов и ценностей правового порядка, которое наблюдается в “низовой” предпринимательской среде и которое фиксируется в ответах на наши вопросы. Эта небольшая группа тем-то и привлекательна, что ее оценки теневых отношений показывают: ценность законопослушания может возникнуть лишь тогда, когда сопрягается с экономическим интересом. И если это, как мы предполагаем, происходит, то только потому, что мелкий индивидуальный бизнес разочаровывается в своем союзе с чиновничеством, а интересы двух указанных социальных групп вступают в непримиримое противоречие.

Возможно (и даже наверняка), в оценках предпринимателей мы тоже впадаем в благостное преувеличение. Ведь людей, терпимых к коррупции и теневому бизнесу, среди них почти столько же, сколько нетерпимых. Не забудем, однако, что речь идет о группе, представители которой при нынешних обстоятельствах не могут избежать контактов с теневой экономической средой. С одной стороны, если часть из них не в состоянии устоять перед искушениями, если готова согласиться на теневой патернализм власти или производственного начальства, то не потому ли, что видит здесь возможность укрыться от неудобств и опасностей, подстерегающих теневика-одиночку? С другой — если среди наших предпринимателей все же так много и тех, кто демонстрирует нежелание на каких-либо условиях содействовать теневой практике (их доля даже больше, чем в среднем по населению), то это, может быть, симптом того, что, действуя в экономической тени, они хотели бы из нее вообще выйти? В подобном случае и впрямь стоило бы говорить о важных тенденциях. Они тем более значимы, что мы имеем здесь дело именно с бизнесом, пусть и самым “низовым”.

В условиях капиталистической экономики правовой порядок, определяющий поведение агентов на рынке, может возникнуть и возникает только на основе индивидуальной предпринимательской этики, обеспечивающей соблюдение элементарных правил двустороннего обмена, создающий для них необходимые личностно-культурные (и тем самым социокультурные) предпосылки. Отсюда, из этой точки социального пространства, правовые ценности распространяются обычно и вверх, подчиняя власть и ее институты, и вниз, укореняясь в сознании наемных работников, которые в любом современном обществе составляют большинство населения.

Но для того чтобы такой процесс пошел активно, сам бизнес должен стать экономически сильным и независимым от власти. Пока же в России бизнес вынужден “жить под чиновником”, кормить его, исполнять его волю. Поэтому рынок в России существует, а единого порядка нет. И именно потому же в сознании бизнесменов постоянно сталкиваются представления о должном и сущем, о желаемом и возможном, логика ценностей и логика интересов. Это, в свою очередь, неизбежно сопровождается внутригрупповыми размежеваниями вроде тех, которые мы могли наблюдать. Сходная картина предстает перед нами и тогда, когда речь заходит не о гипотетическом поведении и гипотетических желаниях, но о таких сугубо практических вопросах, как уплата и неуплата налогов.

Уплата налогов: за и против

Предлагая вопросы на эту тему, мы, в отличие от предыдущих тестов, не ставили респондента в положение гипотетического правонарушителя. Мы спрашивали у человека не о его возможном поведении, а о реальном поведении других. Мы рассчитывали, что о других люди будут говорить откровеннее, чем о себе, хотя и предполагали, что косвенно человек будет иметь в виду и самого себя. При этом у нас не было намерения выяснять, почему именно наши сограждане благосклонно или, наоборот, непримиримо реагируют на поведение неплательщиков налогов. Нам важно было определить само их отношение к этой важнейшей “теневой составляющей” сегодняшней российской жизни.

Когда речь идет о нарушении закона, простому человеку всегда небезразлично, кто нарушитель и каковы его мотивы. Хорошо зная, что россияне склонны отделять интересы “простых тружеников” от интересов начальства, мы предположили: сокрытие доходов руководителями предприятий и рядовыми работниками они воспринимают и оценивают неодинаково. Поэтому о начальниках и неначальниках мы спрашивали отдельно. Но и начальники, как известно, бывают разные: одни делятся с подчиненными, другие думают только о себе. Мы подумали, что к руководителям, которые делятся сокрытыми доходами со своими подчиненными, люди относятся иначе, чем к тем, кто лишь набивает собственный карман; это предположение также нашло свое отражение в анкете. Нам важно было понять, насколько отличает массовое сознание индивидуальные отступления от закона, к которым, как правило, “удобно” применять нравственные оценки, от правонарушений институциональных, корпоративных, совершаемых за спиной начальства и даже под его прямым патронажем, — к ним прикладывать моральные мерки значительно сложнее. Наконец, мы пытались выяснить и восприятие конкретных форм такого патронажа (например, выплат наличных денег, в т.ч. и в иностранной валюте в обход платежной ведомости).

И еще одно предварительное замечание. Наша работа выходит в свет уже после того, как Государственная дума в двух чтениях приняла радикальные поправки к налоговому законодательству. Мы не знаем, как скажутся они на умонастроениях различных групп российского общества, — это станет ясно лишь после того, как новые законы начнут действовать и влиять на повседневный экономический опыт наших сограждан. Года через два такой опрос неплохо было бы повторить: он даст возможность выяснить, каким образом предпринимаемые властями меры, непосредственно затрагивающие интересы людей, отражаются в массовом сознании. В данном же случае речь пойдет о том, как относятся россияне к неуплате налогов сегодня и, следовательно, будут смотреть на это до тех пор, пока новые законы не вступят в силу, т.е. до 2001 г.

То, что не прощают начальникам, готовы простить подчиненным

Начнем с ответов на вопрос о неуплате налогов начальством безотносительно к его взаимоотношениям с подчиненными.

Таблица 8	Как Вы относитесь к руководителям предприятий, которые уклоняются от уплаты налогов?
	Население в целом	Предприниматели	ПРЕДпредприниматели	НЕпредприниматели
С одобрением	3	11	6	2
С пониманием	19	35	26	15
С осуждением	52	29	39	58
Мне это безразлично	18	18	25	17
Затрудняюсь ответить	8	7	4	9

Нетрудно увидеть, что если в вопросе о теневых отношениях внимание респондента направить не на его собственные гипотетические выгоды, а на правонарушения тех, кто извлекает пользу из своего руководящего статуса, то вся картина существенно меняется. Заметно сокращается численность тех, кто реагирует на теневую деятельность (а неуплата налогов — это сегодня едва ли не главное ее проявление) благосклонно или хотя бы терпимо, — и среди населения в целом, и в рядах НЕпредпринимателей, и, что, пожалуй, наиболее интересно, — среди потенциальных предпринимателей. Более того, последние теперь уже не выглядят самыми убежденными сторонниками теневой практики, уступая свое место предпринимателям реальным.

Такого рода сдвиги свидетельствуют, очевидно, о том, что некоторые ПРЕДпредприниматели хотели бы действовать в теневой сфере и пользоваться ее преимуществами, но пока этого не произошло (или произошло не в той мере, как хотелось бы им), они склонны скорее судить, чем оправдывать тех, кто оказался удачливее. Интерес против морали, когда интерес личный; мораль против интереса, когда интерес чужой, — такова, надо полагать, особенность самоощущения, свойственного многим представителям современного российского общества, выделяющимся на общем фоне активностью своих жизненных установок. Не исключено, впрочем, что есть среди них и такие, кто понимает: желание действовать в теневой сфере не очень-то согласуется с ее осуждением. Возможно, именно потому они попытались уйти от этой несогласованности и затушевать ее, заняв позицию безразличия, — ее предпочел в данной группе каждый четвертый, что заметно выше соответствующих показателей в других группах и в среднем по населению.

Что касается предпринимателей, то их более благосклонное, чем у других, отношение к хозяйственникам, уклоняющимся от налогов, перечеркивает на первый взгляд те надежды, которые мы пытались на них возложить. Но это — лишь на первый взгляд. Да, в их среде наивысший процент людей, не просто сочувствующих руководителям-налогонеплательщикам, но и поддерживающих их. И все же такие люди составляют очевидное меньшинство — один из каждых девяти представителей данной группы. Преобладают же среди предпринимателей те, кто относится к сокрытию доходов хозяйственниками или позитивно-сдержанно (“с пониманием”), или осуждают их.

То, что среди них наивысший процент “понимающих”, представляется нам чрезвычайно важным. Значит, они могут поставить себя на место других людей, вынужденных приспосабливаться к нынешним разорительным налоговым ставкам. Но это может означать и другое.

Если люди относятся к теневой практике “с пониманием” (а не “с одобрением”), то они демонстрируют тем самым отнюдь не юридический нигилизм, не пренебрежение законодательными нормами как таковыми. Они как бы говорят: нарушать нормы — плохо, это — непорядок, но когда сами нормативные требования настолько завышены, что соблюдать их становится невозможно, то отступление от них в тень становится вынужденной необходимостью. И если подобные мысли действительно свойственны предпринимателям, то у нас нет пока оснований отказываться от своих предположений и хоронить надежды на их восприимчивость к ценности законопослушания.

Материалы опроса можно трактовать в том смысле, что в сознании значительной части предпринимателей наметился конфликт между экономическими интересами и формирующимися правовыми ценностями, и во многих случаях он обнаруживает себя даже тогда, когда люди проецируют свои интересы на интересы других. Это не означает, что в условиях нынешней тотально-теневой практики такой конфликт может быть решен в пользу правовых ценностей, а лишь то, что в “низовой” предпринимательской среде вызревает неприятие самой данной практики.

И, наконец, о тех предпринимателях, которые уклоняющихся от налогов хозяйственников осуждают (таких, напомним, в этой группе все же немало — больше четверти). Их позиция может быть продиктована разными причинами. Возможно, они полагают, что даже непомерные налоговые ставки не могут служить оправданием для правонарушений. Не исключено, однако, что мы сталкиваемся тут с ревнивым отношением мелкого неорганизованного бизнеса к бизнесу организованному, теневые возможности которого несопоставимо выше и который может казаться поэтому одним из главных генераторов нынешней теневой практики и одним из основных препятствий на пути к правовому порядку.

Понять, какая мотивация здесь преобладает, нам помогут данные, фиксирующие отношение к неуплате налогов не хозяйственными руководителями, а рядовыми людьми. Эти данные позволят уточнить и представления об особенностях сознания других интересующих нас групп российского общества.

Таблица 9	Как Вы относитесь к рядовым гражданам, которые уклоняются от уплаты налогов?
	Население в целом	Предприниматели	ПРЕДпредприниматели	НЕпредприниматели
С одобрением	5	11	8	4
С пониманием	37	59	46	34
С осуждением	34	13	23	38
Мне это безразлично	14	14	18	14
Затрудняюсь ответить	9	3	5	11

Первое, что бросается в глаза, — резкий рост и среди населения в целом, и в каждой группе численности “понимающих”, а также существенное падение численности “осуждающих”. Почти повсеместно (исключение составляют только предприниматели) увеличилась доля “одобряющих”, хотя и очень незначительно. Но в целом сдвиги в настроениях более чем впечатляющие.

Мы, разумеется, далеки от того, чтобы всех “одобряющих” и “понимающих” зачислять в ряды налогонеплательщиков, как не можем исключать и того, что в оценках многих из них содержится и оценка собственного теневого поведения. Но мы вправе утверждать вполне определенно: когда человек способен соизмерить подобное поведение с такими же людьми, как он сам, а не с начальниками, к которым сохраняется традиционное для России предубежденно-подозрительное отношение, его нетерпимость притупляется и даже заменяется чувством солидарности. И так во всех без исключения группах.

Вполне оправданным — и мы впервые можем это наглядно продемонстрировать — оказалось наше предположение о том, что в сознании непредпринимательского большинства моральное осуждение теневого образа жизни вызвано ощущением его недосягаемости: как только появляется вероятность соотнести такой образ жизни с собственными частными интересами, так мораль начинает сдавать свои позиции. Правда, совокупный процент “одобряющих” и “понимающих” в группе НЕпредпринимателей остается все-таки заметно ниже, чем в каждой из двух других групп, а процент “осуждающих” — выше. Это значит, что определенный водораздел между большинством и меньшинством российского общества сохраняется и в данном случае, что свидетельствует об устойчивости выявленных нами тенденций.

У ПРЕДпредпринимателей мы наблюдаем то же самое: рецидив морального отторжения, который обнаружился у многих из них в отношении к теневикам-начальникам, исчез, не оставив и следа. Но, наверное, под “рядовыми работниками”, скрывающими доходы, они чаще, чем предприниматели, подразумевают все же не самих себя, а других (хотя и таких же “рядовых”, как они). Не исключено также, что неуплата налогов слабо ассоциируется у них с теми теневыми искушениями, которым они подвержены. Иначе трудно объяснить, почему в их рядах так мало “одобряющих” и так много “понимающих”. Ставить же их, исходя из этого, в один ряд с предпринимателями и говорить применительно к ним о конфликте экономических интересов и правовых ценностей у нас по-прежнему нет никаких оснований.

О самих же предпринимателях мы позволим себе повторить то, что уже было сказано. Оценивая рядовых налогонеплательщиков, они, скорее всего, оценивают прежде всего самих себя. Поэтому столь фантастически велика в их рядах совокупная доля “одобряющих” и “понимающих”, доходящая до 70%; более высокой, чем в этом случае, оценки теневых отношений мы у них (в отличие от других групп) в дальнейшем уже не обнаружим. Если же речь идет об оценке собственного теневого поведения, то явное преобладание в составе предпринимателей “понимающих” над “одобряющими” мы вправе комментировать так, как уже комментировали, отделяя их в этом отношении от всех остальных. Речь, повторим, идет о начавшемся в их среде формировании правовых ценностей.

Полученная информация позволяет ответить и на вопрос о том, чем руководствуются те предприниматели, которые осуждают уклоняющихся от налогов хозяйственных руководителей. Судя по всему, здесь все же больше неприязни к теневому организованному бизнесу, чем убежденности, что даже в нынешних условиях теневое поведение может и должно быть вытеснено законопослушным. Обратите внимание: в рядах предпринимателей в два с лишним раза меньше тех, кто осуждает рядовых налогонеплательщиков, чем тех, кто осуждает неплательщиков-начальников. В связи с этим мы вправе предположить, что в данной группе все-таки очень немного людей, способных и готовых уже в нынешней ситуации и при существующих законах разрешить конфликт экономических интересов и правовых ценностей в пользу сознательного законопослушания.

О терпимости к корпоративному сокрытию доходов и популярности “черного нала”

Все, что говорилось до сих пор об отношении наших соотечественников к неуплате налогов, касалось неплательщиков индивидуальных, будь то руководители предприятий или рядовые работники. Между тем в реальной жизни те и другие, как правило, не изолированы друг от друга, а включены в корпоративные связи, при которых скрывающие доходы начальники могут теми или иными способами делиться с подчиненными, поддерживая либо упрочивая тем самым их материальное положение. Выяснить отношение общества к такого рода корпоративно-патронажной теневой практике важно уже потому, что именно она получила широкое распространение в позднесоветскую эпоху, хотя, разумеется, и в иных, по сравнению с сегодняшними, формах.

Таблица 10	Как вы относитесь к руководителям предприятий и фирм, которые уклоняются от уплаты налогов, чтобы упрочить материальное положение своих работников?
	Население в целом	Предприниматели	ПРЕДпредприниматели	НЕпредприниматели
С одобрением	13	15	16	12
С пониманием	31	37	38	29
С осуждением	31	24	23	33
Мне это безразлично	12	15	14	11
Затрудняюсь ответить	13	10	8	15

Изменения, если сравнивать приведенные данные с отношением к индивидуальным рядовым налогонеплательщикам, просто поразительные. Начнем с того, что среди населения в целом, в группах ПРЕДпредпринимателей и НЕпредпринимателей в 2—3 раза увеличился процент “одобряющих”, причем потенциальные бизнесмены впервые опередили по этому показателю бизнесменов состоявшихся. Интересно и то, что совокупная численность “одобряющих” и “понимающих” в составе последних заметно уменьшилось, между тем как в двух других группах и в общей массе опрошенных она осталась неизменной или даже несколько возросла (у НЕпредпринимателей). А вот с “осуждающими” все обстоит наоборот: в рядах предпринимателей их стало почти вдвое больше, среди ПРЕДпредпринимателей их численность не изменилась, а в целом по населению и в составе НЕпредпринимателей уменьшилась, хотя и незначительно. Что же скрывается за этими впечатляющими сдвигами в оценках?

Мы уже убедились в том, что чисто моральный иммунитет от теневых искушений у человека из непредпринимательского большинства ослабляется по мере того, как искушения эти “приближаются” к нему самому, открывая перед ним перспективу удовлетворения его собственных интересов. К сказанному можно теперь добавить: сопротивляемость становится еще слабее, когда речь заходит не об индивидуальных правонарушениях с сопутствующей им персональной ответственностью, а о выгодной теневой деятельности под опекой и патронажем руководителей, берущих всю полноту ответственности на себя и освобождающих от нее подчиненных. Наверное, такая практика в глазах многих не выглядит даже противозаконной, а кажется обычной и нормальной — иначе трудно объяснить резкий рост численности одобряющих ее по сравнению с численностью тех, кто одобряет индивидуальное уклонение от налогов. Эта психология, сформированная корпоративно-патронажными теневыми отношениями при брежневском “развитом социализме” и органично воспроизводящаяся постсоветским недоразвитым капитализмом, несколько сближает, судя по нашим данным, нынешних потенциальных предпринимателей и тех, кто предпринимательства чурается. Но — опять-таки не настолько, чтобы говорить о стирании различий.

Однако почему же вновь утрачивают свое место теневых лидеров наши предприниматели? Видимо, как раз потому, что бизнес у них индивидуальный, а не корпоративный (что, кстати, не могло не проявиться в ответах не только на этот, но и на большинство предыдущих вопросов). Возможно, и в данном случае сказывается не очень благосклонное отношение мелких бизнесменов-одиночек к организованному государственному и частному бизнесу с его унаследованными от советского времени корпоративно-патронажными особенностями, позволяющими ему более успешно адаптироваться к современной коррупционно-теневой реальности.

Но если так, то это должно отразиться и на их восприятии конкретных нелегальных форм, используемых сегодня многими руководителями для оплаты труда работников. Прежде всего — “черного нала”. Посмотрим же, как реагируют на него наши предприниматели и чем отличаются они в этом отношении от других групп.

Таблица 11	Существуют руководители, которые помимо зарплаты, отраженной в официальной платежной ведомости, расплачиваются с работниками наличными (в т.ч. и валютой). Как Вы к этому относитесь?
	Население в целом	Предприниматели	ПРЕДпредприниматели	НЕпредприниматели
С одобрением	21	20	30	18
С пониманием	26	30	29	23
С осуждением	22	7	15	27
Мне это безразлично	16	27	16	16
Затрудняюсь ответить	15	16	10	16

Обратите внимание — это, по сути, тот же самый вопрос, что и предыдущий, только в несколько иной, более конкретной, формулировке: ведь нелегально расплачиваться с работниками руководители могут только сокрытыми денежными доходами. Тем не менее ответы существенно разнятся.

Прежде всего отметим, что численность “одобряющих” во всех группах и в среднем по населению возросла еще больше. Возможно, сказалось тут то, что в вопросе не содержится прямого указания на правонарушение, в т.ч. и на неизбежное при оплате “черным налом” уклонение от уплаты налогов: декларировать нигде не зафиксированные и никак не документированные доходы ведь не приходит в голову ни тем, кто расплачивается неучтенными деньгами, ни тем, кто их получает. Но если так, следовательно, данный способ финансовых расчетов в глазах многих стал выглядеть почти легальной обыденностью, — подобно тому, скажем, как воспринимается оплата без квитанции какой-либо бытовой услуги.

Именно поэтому, наверное, во всех группах и среди населения в целом так мало тех, кто к “черному налу” относится негативно. Меньшего числа “осуждающих” мы не видели в ответах ни на один вопрос, прямо или косвенно касающийся сокрытия доходов. Все это опять же может означать лишь одно: получение конвертов с теневыми рублями и долларами кажется россиянам столь же естественным, сколь естественными представляются теневые расходы, унаследованные постсоветской эпохой от позднесоветской.

Похоже, что мы имеем дело с массовым воспроизводством психологии агентов социалистического черного рынка, но с одной существенной разницей. При “развитом социализме” на этом рынке можно было купить и продать почти все, что угодно. Однако труд по месту работы нельзя было продать иначе, чем за официальную зарплату, фонды которой советская власть планировала и держала под контролем. Финансовыми ресурсами, не учтенными государством, руководители предприятий тогда не располагали. В те времена хозяйственники в основном “расплачивались” со своими работниками ресурсами вещественными — не учтенной (и не могущей быть полностью учтенной) государством принадлежащей ему собственности было более чем достаточно, чтобы удовлетворять аппетиты бесчисленной армии рядовых и нерядовых “несунов”, дабы удержать их от превращения в “летунов”.

Сегодня прежние ограничители исчезли, а новые, пришедшие им на смену, хозяйственники научились безнаказанно обходить. У руководителей появились теневые финансовые средства, включая валютные, в результате чего черный рынок не только не исчез, но расширился и усовершенствовался, произошло вытеснение его архаичного натурального сегмента современным денежным. В этом — своеобразие нынешних теневых отношений на предприятиях и в учреждениях по сравнению с социалистическими, но и отрицать преемственную связь между “новым” и “старым” было бы нелепо. В том числе и потому, что речь, как и прежде, идет об отношениях корпоративно-патронажных, о нелегальной или полулегальной торговле между собственниками рабочей силы и обладателями руководящих статусов, которые получили возможность оплачивать эту рабочую силу из контролируемых ими теневых финансовых источников.

Короче говоря, вместо канувшего в прошлое черного рынка дефицита и рядом с унаследованным от советских времен черным рынком услуг (медицинских, бытовых, чиновничьих и прочих) возник черный рынок труда, на котором значительная, если не преобладающая, часть заработка выплачивается неофициально, что автоматически выводит его из-под налогообложения. Надо ли удивляться, что к “черному налу” так много наших сограждан относятся сегодня не только “с пониманием”, но и “с одобрением”?

Нетрудно заметить, что установка на “черный нал” наиболее широкое распространение получила среди людей, принадлежащих, как правило, к постсоветскому поколению и названных нами ПРЕДпредпринимателями: совокупная доля “одобряющих” и “понимающих” составляет в их среде почти 60%. При этом доля “одобряющих” достигает здесь почти трети, что в полтора с лишним раза больше, чем среди непредпринимательского большинства и почти в полтора раза больше, чем в среднем по населению. Такие цифры наводят на мысль, что в стране наметилось не просто поколенческое, но и ментальное размежевание между большинством и меньшинством населения, в основе которого — разное восприятие теневых отношений, а точнее, их самой распространенной постсоветской формы, именуемой в обиходе “черным налом”. Конечно, границы между двумя этими сегментами общества не жесткие и закрытые, а подвижные и открытые, но сама тенденция слишком очевидна, чтобы ее игнорировать.

Осталось выяснить, по какую сторону от линии размежевания находится российское “низовое” предпринимательство. Может показаться, что оно примыкает к непредпринимательскому большинству — по крайней мере, по доле людей, которые к нелегальному хождению рублей и долларов относятся “с одобрением”. Не будем, однако, торопиться с выводами. Во-первых, именно этот вопрос вызвал, похоже, у предпринимателей наибольшие затруднения: свыше 40% их представителей под тем или иным предлогом от прямого ответа на него предпочли уклониться. Во-вторых, они меньше, чем кто бы то ни было, склонны “черный нал” осуждать, что довольно резко контрастирует с их ответами на предыдущий вопрос: об отношении к руководителям, уклоняющимся от уплаты налогов ради блага руководимых (при всем том, что по смыслу, повторим, речь идет об одном и том же).

Вероятно, здесь дело в том, что наши “низовые” бизнесмены, оценивая хождение “черного нала”, испытывали двойственные чувства. С одной стороны, упоминание о черной наличности, как можно предположить, вызывает у них живые ассоциации с их собственной деятельностью, что и проявилось в нежелании и неготовности осуждать ее. С другой — речь в нашем вопросе идет все-таки не об индивидуальной, а о корпоративно-патронажной теневой практике, в которую они не включены и к которой многие из них относятся не без предубеждения. Поэтому-то, быть может, так велик в их рядах процент людей либо затруднившихся ответить на этот вопрос, либо показавших безразличие к самому явлению. Не исключено, впрочем, что кто-то таким образом хотел скрыть свою причастность к “черному налу”.

Тем не менее каждый пятый в этой группе признался в том, что такую форму нелегальных финансовых расчетов одобряет. Это означает: в сознании каждого пятого предпринимателя конфликт экономических интересов и правовых ценностей, о котором мы говорили, никак себя не обнаруживает — по той, очевидно, причине, что интересы удовлетворяются в условиях вполне комфортных, без особых неудобств. По отношению же ко всем остальным представителям данной группы наше предположение о правовых ценностях, прорастающих из интересов, ущемленных в теневой сфере, остается в силе. Оно навеяно всей совокупностью приведенных выше цифровых выкладок, хотя, разумеется, мы отдаем себе полный отчет и в том, что это всего лишь гипотеза.

(Окончание следует)

* Финансирование проекта осуществлено Фондом К. и Д.МакАртуров, грант № 99-55-435-GSS.

* Опрос проведен ЦИНЭД РГГУ совместно с Институтом социологического анализа на базе ВЦИОМ по репрезентативной общероссийской выборке в 83 городских населенных пунктах и сельских районах страны в августе 1999 г. (опрошено 1600 чел.).

СМЯГЧАТЬ ИЛИ УЖЕСТОЧАТЬ ЗАКОНЫ?

Грань между коррупцией и теневым бизнесом в массовом сознании*

В начале работы мы приводили данные о том, как воспринимают проблему борьбы с коррупцией и теневой экономикой представители интересующих нас общественных групп, насколько важной ее считают. Мы отметили также парадоксальное несовпадение жизненного опыта и установок у российских предпринимателей: с коррумпированными чиновниками они непосредственно соприкасаются чаще, а важность борьбы с коррупцией и теневой экономикой оценивают ниже других. Теперь, выяснив отношение разных групп к теневой деятельности, можно сказать, что парадокс этот оказался не единственным.

Дело в том, что данные, фиксирующие отношение к проблеме борьбы с экономическими правонарушениями, отнюдь не всегда согласуются с информацией о распространенности теневых установок в той или иной группе. Соответствие более или менее отчетливо просматривается у НЕпредпринимателей, а вот среди потенциальных бизнесменов его, при всем желании, обнаружить нельзя: с одной стороны, они больше всего подвержены теневым искушениям, а с другой — вопрос борьбы с нелегальной экономической деятельностью кажется им даже более важным, чем предпринимателям, у которых податливость на такие искушения начинает вроде бы ослабевать. Кажется, здесь что-то не так: нельзя стремиться к какой-то цели и одновременно желать препятствий на своем пути.

Понять природу этих несоответствий нам могут помочь представления респондентов о наиболее эффективных методах наступления на коррупцию и теневой бизнес. Дело в том, что для кого-то оно может ассоциироваться с лобовой административно-полицейской атакой, а для кого-то — с устранением причин явления (прежде всего экономических), причем само такое устранение может казаться особой и самостоятельной задачей, перед которой полицейские меры выглядят третьестепенными.

Дело вроде бы начинает проясняться. Для представителей российского “низового” бизнеса коррупция, с которой они сталкиваются чаще других, и теневые отношения, куда они непосредственно вовлечены, — это их личные проблемы, неотъемлемая составляющая их образа жизни. Поэтому среди них наивысший процент тех, кто видит корень зла не в нарушении законов, а в самих законах (прежде всего, надо полагать, налоговых). В полном соответствии с нашей гипотезой относительно правовых ценностей, формирующихся в сознании предпринимателей, многие из них как бы говорят: расширьте пространство легальной свободы, сделайте юридические нормы более либеральными, устраните жесткие правила, загоняющие нас в теневую сферу, и мы из нее выйдем, потому что чувствуем себя там неуютно.

Таблица 12	Как, по Вашему мнению, легче справиться с теневым бизнесом, коррупцией, организованной преступностью?
	Население в целом	Предприниматели	ПРЕДпредприниматели	НЕпредприниматели
Обеспечить неотвратимость наказания в соответствии с существующими законами	37	29	37	38
Ввести чрезвычайные законы и доверить их исполнение политику-диктатору	23	15	20	24
Смягчить законы, чтобы создать благоприятные условия для развития легального предпринимательства	21	40	31	16
Другое	2	7	1	2
Затрудняюсь ответить	18	10	11	19

Однако и в предпринимательской среде “либерализаторы” не составляют большинства. Среди бизнесменов немало и тех, кто видит выход в ужесточении контроля за соблюдением ныне действующих законов. Есть среди них даже сторонники чрезвычайщины и диктатуры. В том и другом случае мы, возможно, имеем дело с людьми, для которых вопросы о нелегальной экономической деятельности и о борьбе с ней относятся не столько к теневому бизнесу (т.е. к ним самим), сколько к коррумпированным чиновникам. Предприниматели, напомним еще раз, намного чаще, чем кто бы то ни было, непосредственно сталкиваются с коррупционерами и, видимо, собственный опыт заставляет их с пессимизмом относиться к мысли, что со злоупотреблениями государственных служащих можно справиться, не прибегая к жестким репрессивным мерам.

Таким образом, первый из обнаруженных нами парадоксов можно объяснить тем, что представители российского “низового” бизнеса неодинаково воспринимают саму проблему борьбы с экономическими правонарушениями. Одни, как можно предположить, выдвигают вперед изменение законодательных правил игры, которое может казаться не имеющим к такой борьбе никакого отношения, т.е. выглядеть совсем другой проблемой. Иных же больше волнует обуздание чиновничества, принуждение его к соблюдению хотя бы тех законов, которые уже существуют. Тем же, кто такой возможности сегодня не видит, остается уповать разве что на диктатуру — сравнительно небольшая часть предпринимателей все же готова ее приветствовать.

Эти предположения в какой-то степени подтверждаются и другими нашими данными. Имея в виду опыт развитых стран, мы спросили респондентов, уменьшится ли, по их мнению, коррупция в России, если увеличить зарплату чиновникам. Почти половина предпринимателей (46%) ответила, что нет, не уменьшится, 28% полагают, что увеличение зарплаты могло бы помочь, но лишь в небольшой степени, и лишь 14% верят в значимость результата. При этом предприниматели относятся к чиновникам лояльнее других, демонстрируют повышенную готовность войти в их положение и считаться с их интересами. Если при сравнении с ПРЕДпредпринимателями это почти не заметно, то в сопоставлении с НЕпредпринимателями (соответствующие показатели здесь 54, 21 и 12%) различия довольно выразительны. Однако и в среде “низовых” бизнесменов недоверие к госслужащим распространено, как видим, широко, а вера в то, что их можно "перевоспитать", повысив должностные оклады, не очень крепка. Не беремся судить, насколько такие недоверие и неверие оправданны. Будем исходить из того, что предприниматели отвечали на наш вопрос со знанием дела.

Но если так, то почему в непредпринимательском большинстве, которое сталкивается с коррупционерами несопоставимо реже, предубеждение против чиновников еще сильнее? Почему процент уповающих на принудительные меры здесь еще выше, чем у предпринимателей, а процент “либерализаторов” намного (в два с половиной раза) ниже? Быть может, как раз потому, что собственный теневой опыт НЕпредпринимателей ограничен. Видимо, для них коррупция и теневой бизнес — это не разные, а единое явление, к которому они не причастны и своего интереса в нем не имеют, потому и вникать в суть дела не очень расположены. Пониманию обстоятельств и мотивов (не спешащему с осуждением) они предпочитают осуждение без понимания.

Полученные данные показывают, что отвлеченные моральные реакции на коррупцию и теневые отношения есть одно из проявлений репрессивного сознания, склонного воспринимать экономический порядок как порядок административно-полицейский. При таком способе мышления даже и не возникают вопросы о том, как порядок должен сочетаться со свободой и в какой мере законы, ограничивающие права граждан, должны соотноситься с объемом этих прав, достаточным, чтобы обеспечить хозяйственную эффективность. С сожалением приходится констатировать: люди, чьи представления не обременены подобными проблемами, составляют сегодня, судя по нашим данным, большинство населения. Никаких иллюзий на сей счет быть не должно.

Однако и отчаянию предаваться не стоит. Формирование любого нового общественного большинства всегда начинается с меньшинства. И такое меньшинство, пусть медленно и трудно, но складывается. О “низовом” предпринимательстве мы уже говорили. Но это все же пока очень тонкий и маловлиятельный слой российского общества. Поэтому важно также понять, что происходит в сознании гораздо более представительной группы — ПРЕДпредпринимателей. Как помним, эта группа чрезвычайно перспективна, поскольку составляют ее, в основном, люди молодые и довольно образованные.

Конечно, инерция репрессивного мышления сказывается и на их представлениях о способах борьбы с теневыми явлениями. И все же отвлеченные моральные оценки им вроде бы чужды, они готовы их отбросить и погрузиться, будь такая возможность, в теневую среду. Но забыть об отвлеченно-моральных критериях они готовы лишь тогда, когда дело касается перспективы их собственной теневой деятельности или косвенного соучастия в деятельности других — с пользой для себя. В тех же случаях, когда речь идет только об этих других, отвлеченное морализаторство неизбежно проявляется в репрессивных установках.

Тут-то, вероятно, и надо искать объяснение второму из выявленных нами парадоксов. Потенциальные предприниматели, как правило, еще глубоко не погрузились в теневую среду — многие из них о таком погружении только мечтают. И поскольку административное наступление на эту среду их лично затронуть не может, они, в большинстве своем, склонны его поддерживать. Но в таком случае понятно, почему они выше, чем предприниматели, оценивают важность проблемы борьбы с коррупцией и теневой экономикой, сближаясь в данном отношении с непредпринимательским большинством.

И все же почти каждый третий из них (это в полтора раза больше, чем в среднем по населению и в два раза больше, чем в группе НЕпредпринимателей) отдает себе отчет и в том, что полицейскими способами проблема не решается, что свобода в экономике и охраняющие ее законы — более надежный способ обеспечения правопорядка, чем репрессии. Возможно, “либерализаторы” в рядах ПРЕДпредпринимателей — это именно те люди, которые, в отличие от остальных, уже успели воплотить свою мечту о теневой деятельности в реальность, а заодно и познать не только плюсы, но и минусы нелегальщины еще до того, как накопили достаточно денег, чтобы открыть собственный бизнес. Если так, то отважимся на парадоксальный вывод: чтобы избавиться от морализаторства и сопутствующего ему репрессивного синдрома и перейти от экономических инстинктов к экономическому мышлению, надо самому испытать выгоды и риски работы в теневой среде. Вывод, разумеется, гипотетический, но мысль, которая к нему подводит, очевидна: справиться с коррупцией и теневым бизнесом тем легче, чем больше люди, вовлеченные в экономическую нелегальщину, понимают, что им самим это невыгодно.

НАРОДНАЯ ЛЮБОВЬ К ЧЕКИСТАМ

Репрессивное сознание, доминирующее сегодня в России, всегда и неизбежно попадает в ловушку, из которой непросто выбраться. С одной стороны, коррупция и все, что с ней так или иначе связано, — это болезнь государственной власти и ее институтов. Но вместе с тем именно на власть уповает репрессивное сознание. Поэтому оно должно, в конечном счете, делать ставку или на диктатуру вождя, умеряющего аппетиты чиновников, или на какую-то властную структуру, которая кажется наименее коррумпированной и самой подходящей для ведения антикоррупционной войны. Да, но ведь и эта структура должна направляться и управляться чьей-то могучей и решительной рукой!

Мы могли уже убедиться в том, что в постсоветской России, успевшей почувствовать вкус свободы, идея диктатуры не слишком популярна. Теперь попробуем выяснить, какие из существующих в стране властных структур выглядят в глазах людей все же наиболее подходящими для решения интересующей нас проблемы. Это значит, что нам предстоит увидеть, где именно люди ищут и находят силы, способные противостоять коррупции и теневой экономике, — в институтах власти или в обществе, — в его интеллектуальных, нравственных и других ресурсах.

Таблица 13	Как Вы думаете, на какие силы должны, в первую очередь, опираться политики, придя к власти, чтобы справиться с теневым бизнесом, коррупцией, организованной преступностью? (респондент мог выбрать не более трех ответов)
	Население в целом	Предприниматели	ПРЕДпредприниматели	НЕпредприниматели
На органы безопасности и другие спецслужбы	38	33	37	38
На милицию	30	10	27	31
На простых тружеников	25	24	22	26
На армию	21	12	20	22
На предпринимателей	9	29	14	7
На интеллектуальную элиту	8	6	7	8
На священнослужителей	4	3	4	5
Затрудняюсь ответить	24	31	20	24

Итак, современные россияне чаще всего склоняются к тому, чтобы миссию борьбы с коррупционерами и теневиками возложить на силовые структуры, среди которых преимущество отдается спецслужбам. Что касается последних, то тут все более или менее понятно. Мы уже отмечали, что в анкете у нас был и вопрос о том, какие учреждения и ведомства выглядят в глазах респондентов наиболее коррумпированными. Работников спецслужб и органов безопасности называют среди таковых очень редко, а потому и надежды, связанные с ними, выглядят естественными. Мы не говорим сейчас о том, насколько сложившийся в массовых представлениях образ честного чекиста соответствует реальности, как не собираемся и развенчивать его (для этого у нас недостаточно информации). Мы показываем лишь то, что подобный образ сложился.

А вот упования на милицию выглядят довольно странно; ведь именно она, согласно нашим данным, воспринимается — и населением в целом, и каждой из групп — как самая коррумпированная. Определенную последовательность в этом отношении демонстрируют разве что предприниматели; наверное, они, как никто, ощущают пристальный (и не всегда бескорыстный) интерес к себе со стороны милицейских работников. Надо полагать, что у представителей других групп  контакты с милиционерами не столь интенсивны, а потому и доверие к ним не подорвано там в той степени, как в предпринимательской среде.

Не очень понятно и то, почему так много людей возлагает надежды на армию. Правда, работников военного ведомства в числе самых коррумпированных наши респонденты называют столь же редко, как и представителей спецслужб. Но для того, чтобы вести наступление на коррупционеров и теневиков, вооруженные силы, как известно, не предназначены. Возможно, мы сталкиваемся тут с инерцией восприятия армии как символа не только обороноспособности страны, но и гражданского порядка, которое культивировалось в советскую эпоху. Однако и в данном случае наши предприниматели, имеющие дело не с телевизионными образами коррупционеров, а с коррупционерами реальными, выбиваются из общего ряда; процент тех, кто рассчитывает бороться со взятками и поборами с помощью танков и самолетов, в их рядах почти в два раза ниже, чем в других группах и в среднем по населению.

Но, как бы то ни было, ясно одно: репрессивная тенденция в массовом сознании сегодня доминирует. Общество явно склоняется к тому, что коррупция и теневой бизнес могут быть подавлены только силой — полицейской или даже военной. В самом же обществе люди не видят ни влиятельных интересов, ни интеллектуальных и нравственных ресурсов, на которые власть могла бы опереться и которые, в свою очередь, подталкивали бы ее к серьезным антикоррупционным действиям. Они, как правило, не связывают свои надежды со служителями разума (интеллектуалами) и совести (священниками) — то ли потому, что не верят в отзывчивость общества на голоса разума и совести, то ли потому, что не доверяют их нынешним служителям. Наши данные лишний раз подтверждают, что сегодня в стране нет общепризнанных нравственных авторитетов, чье слово вызывало бы резонанс в обществе и заставляло бы власти прислушиваться и корректировать свою политику. Иначе говоря, между обществом и властью нет эффективного посредника. Что же касается влиятельных групп экономических интересов, то даже предприниматели не очень уверены в том, что их формирующийся класс способен был бы стать субъектом борьбы с экономическими злоупотреблениями и ее социальной опорой.

Но если таких субъектов — влиятельных и заинтересованных в декриминализации государства и бизнеса — наши сограждане в обществе не обнаруживают, то, быть может, они возлагают свои надежды на нерасчлененное “низовое” народное большинство, или, как говорили в советские времена, на “простых тружеников”? Ведь это так привычно для нас: уповать на чудо-власть, которая во имя народа и при его “единодушной поддержке” карает и своих зарвавшихся служителей, и постоянно ищущих, но никогда не находящих себе места между властью и народом представителей частного капитала. Но нет: для подобных выводов полученные нами данные тоже не дают серьезных оснований. В антикоррупционный и антитеневой потенциал “простых тружеников” верят сравнительно немногие: во всех группах их доля составляет около четверти опрошенных. Скорее всего, мы имеем дело со слабеющей инерцией прежних представлений и социальных инстинктов, а не с осознанной реакцией на современные явления.

Однако без веры в народ и при отсутствии запроса на сакрального народного вождя лишается почвы и репрессивное сознание: оно неизбежно утрачивает оптимизм, становится колеблющимся и неуверенным. И похоже, что сегодня оно именно таково: даже карательные возможности чекистов, имеющих самый высокий кредит доверия, кажутся несомненными лишь меньшинству населения; в глазах же большинства они, судя по всему, выглядят маловероятно. Конечно, многие полагают, что спецслужбы столь же коррумпированы, как и другие институты: по нашим данным, доля тех, кто все органы и ведомства власти (центральной и местной) считает одинаково подверженными коррупции и вовлеченными в теневой бизнес, в выделенных нами группах колеблется около отметки 40%. Но дело, наверное, не только в этом. Вполне возможно, массовым сознанием интуитивно улавливается особенность переживаемой страной ситуации.

Суть ее в том, что времена “монолитно единого” народа ушли в прошлое, а гражданского общества, вокруг общих ценностей консолидирующего народ, уже расщепленный по интересам, — в России еще нет. Поэтому действия власти и ее силовых структур, даже направленные на благое дело, способны натолкнуться на равнодушие атомизированного населения. Безразличие, с которым россияне воспринимают тотальную войну компроматов, — лишнее тому подтверждение.

Репрессивное сознание, будучи доминирующим в современной России, лишено энергии оптимизма; оно скорее инерционно-остаточное, чем устремленное вперед. Вероятно, именно поэтому каждый четвертый наш соотечественник вообще не смог найти ни в обществе, ни в силовых ведомствах какую бы то ни было опору для борьбы с коррупцией и — попросту уклонился от ответа. Понятно и то, почему среди предпринимателей доля таких людей еще больше и составляет почти треть: ведь они лучше других понимают, что одними репрессиями проблему не решишь, ибо сама проблема эта не столько административная, сколько экономико-правовая.

Человеку, однако, свойственно приспосабливаться к любому положению вещей. И если он даже не видит путей решения очевидных для всех общих проблем, то методы решения проблем личных он все равно ищет, хотя и не всегда находит. Если власть не выполняет свои функции и нет гражданского общества, способного заставить ее эти функции выполнять, у человека неизбежно возникает установка на отношения неформальные, параллельные официальным, теневые, — именно так он компенсирует отсутствие соответствующих легальных (государственных и общественных) возможностей. При этом в теневой сфере неизбежно возникают различного рода сообщества — не только производственные корпорации, о которых уже говорилось, но и более широкие и разветвленные сети неформальных (а то и просто криминальных) ассоциаций.  И наш опрос это тоже подтверждает.

ТЕНЕВОЕ ГОСУДАРСТВО И КВАЗИГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО

В обществе, где широко распространены теневые связи и, соответственно, установки на них, предметом купли–продажи становятся и решения, принимаемые органами власти. Так было в советские времена, так — и сегодня. Но насколько все же глубоко укоренилось такое восприятие власти в современном российском обществе? Чтобы узнать это, мы попытались выяснить, какими видятся людям способы отмены решений, принятых по отношению к ним официальными лицами и кажущиеся им заведомо несправедливыми. На кого они рассчитывают — на другие легальные органы власти или отдают предпочтение неформально-теневым способам?

Таблица 14	Если органы государственной власти или местного самоуправления приняли по какому-то вопросу несправедливое для Вас решение, как, на Ваш взгляд, можно надежнее всего восстановить справедливость и отменить такое решение?
	Население в целом	Предприниматели	ПРЕДпредприниматели	НЕпредприниматели
Обжаловать его в вышестоящие инстанции	16	20	11	16
Обратиться в российский суд	19	5	16	22
Обратиться в между-народный суд	4	2	5	3
Дать взятку	5	1	9	4
Обратиться за помощью к влиятельным друзьям и родственникам	14	20	22	12
Обратиться за помощью к криминальным авторитетам	6	10	11	4
Не вижу никаких надежных способов	25	29	18	26
Затрудняюсь ответить	13	14	9	13

В этой цифровой картине много выразительных деталей. В основном они касаются предпринимателей и интересны уже потому, что представители именно данной группы, как мы помним, несопоставимо чаще иных групп сталкиваются с коррумпированностью власти. “Низовые” бизнесмены меньше других верят, что несправедливое решение можно отменить с помощью взятки — у них, очевидно, больше опыта, и они понимают, что взятку дают до того, как решение принято, а не после. Предприниматели демонстрируют самое низкое доверие к российскому суду — наверное, и здесь сказывается богатый опыт. Кстати, среди институтов власти суд они считают одним из наиболее коррумпированных (вторым за милицией), причем к таковым его причисляет в этой группе больший, по сравнению с другими, процент респондентов. Но интереснее всего, быть может, то, что именно предприниматели чувствуют себя самыми незащищенными и беспомощными перед произволом властей, — еще одно косвенное доказательство оправданности нашей гипотезы, согласно которой ущемляемые интересы отечественного “низового” бизнеса делают его благоприятнейшей среди всех средой для формирования правовых ценностей.

Есть в этой картине и иные, заслуживающие внимания детали, останавливаться на которых мы не будем, дабы не уходить далеко от главного сюжета — выяснения того, какими способами люди предпочитают сегодня разрешать конфликты с властью: легальными или нелегально-теневыми. Мы видим, что вторым отдает предпочтение каждый четвертый гражданин России. Но это еще не все. Дело в том, что предприниматели и ПРЕДпредприниматели в данном отношении заметно отличаются и от НЕпредпринимателей, и от населения в целом: в этих двух группах численность ориентирующихся на неформальные каналы даже больше, чем тех, у кого сохраняется установка противоположная! И речь идет, как правило, не об индивидуальных контактах с властями, а о воздействии на них через родственно-дружеские сети влияния либо через сети криминальные.

Мы понимаем, что здесь требуется комментарий. Но прежде все же считаем целесообразным привести ответы еще на один вопрос, которые существенно дополнят картину и сделают нашу интерпретацию обоснованнее.

Таблица 15	Если, не дай Бог, возникнет угроза Вашему имуществу или угроза физического насилия, чью защиту Вы сочли бы наиболее надежной?
	Население в целом	Предприни-матели	ПРЕДпредприниматели	НЕпредприниматели
Органов прокуратуры	9	6	12	9
Милиции	29	18	18	34
ФСБ	6	5	10	5
Друзей и близких	28	49	32	26
Криминальных авторитетов	10	14	18	8
Затрудняюсь ответить	17	9	10	19

В отличие от предыдущего вопроса об охране граждан от произвола властей, в этом речь идет о защите от угроз, идущих из общества. С читателем, не забывшим еще данные о народной любви к чекистам, сразу же поделимся своим предположением — в массе своей наши сограждане, очевидно, понимают, что службы безопасности призваны охранять не частные интересы, а государство, и потому особых надежд на них не возлагают. В целом же мы снова наблюдаем знакомую закономерность: если в среднем по населению и в группе НЕпредпринимателей преобладает ориентация на официальные структуры (хотя и здесь она размыта), то среди реальных и потенциальных предпринимателей доминирует нацеленность на неформальные связи и общности. Это проливает дополнительный свет на вопрос, почему именно в группах меньшинства обнаруживается самое терпимое отношение к неуплате налогов: дело, видимо, не только в разорительности их нынешних ставок, но и в том, что власть, оплачиваемая за счет налогоплательщиков, выглядит неспособной выполнять свои обязанности, в т.ч. обеспечивать безопасность населения.

Эти данные еще больше укрепляют нас в мысли о наметившемся в российском обществе поколенческо-ментальном размежевании. Есть все основания предполагать, что в сознании наиболее деятельной и целеустремленной части россиян формируется установка на своего рода квазигражданское общество. А его своеобразие в том, что оно заменяет государство, компенсирует его недееспособность. Да, установка эта не локализируется в группах меньшинства, а распространяется вширь; уже сегодня ее открыто декларирует свыше трети наших современников. И все же различия между большинством и меньшинством слишком выразительны, что заставляет нас, как и в предыдущих случаях, фиксировать внимание именно на них.

Однако особенность такого квазигражданского общества не только в том, что оно замещает государство. В случаях — вернемся к ответам на предыдущий вопрос, — когда люди вынуждены все же вступать в контакты с властями, выясняется, что оно, заменяя государство, одновременно и проникает  в него, взаимопереплетается с ним, образуя густые сети горизонтально-вертикальных неформальных связей — родственных, приятельских, а то и просто криминальных. Таким образом, правомерно говорить не только о квазигражданском обществе, берущем на себя функции власти, но и о сопутствующем ему, его дополняющем теневом государстве, обслуживающем неструктурированные (или структурированные нелегально) общности людей в обмен на соответствующие с их стороны услуги (немедленные либо отложенные).

Мы не знаем, насколько широк круг россиян, реально вовлеченных в такие отношения. Мы вправе говорить лишь об определенных умонастроениях и о том, насколько широко распространены они в современной России. Однако вряд ли так уж не прав был В.Розанов, полагавший, что именно с настроений все начинается и от них в конечном счете все и зависит. Они —  тоже реальность, причем настолько же вторичная, обусловленная происходящим в жизни, насколько и первичная, в значительной степени предопределяющая то, как эта жизнь протекает и в каком направлении движется.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ: ФОРМУЛА РОССИЙСКОЙ САМОБЫТНОСТИ

Раскрепостившие общество горбачевская перестройка и ельцинские реформы пробудили в обществе инстинкт прорывного обогащения — прямо как в русских сказках. Внезапно (в историческом смысле) возникло небывалое до того ощущение неограниченных возможностей: стоит лишь проникнуть туда, где большие деньги делаются легко и быстро. В результате Россия размежевалась на две страны. Между ними нет железного занавеса, они совместимы и взаимопроницаемы, постоянно взаимопритягиваются и взаимоотталкиваются. Но по составу жителей и доминирующим в них тенденциям эти две страны весьма сильно одна от другой отличаются, что и выявилось наглядно в ходе нашего исследования.

Первая из этих стран — Россия большинства — вышла из советского прошлого. Она связана с ним тысячами невидимых нитей, которые опутывают даже тех, которые возвращаться назад не хотят (и за компартию давно уже не голосуют). Вторая — Россия меньшинства — выросла из отрицания прошлого. Она молода, образованна, энергична, по нынешним меркам относительно обеспечена; она ищет (или уже нашла) себя в новых видах деятельности, прежде всего в частном бизнесе, который в стране ее отцов и дедов из легальной жизни был исключен. И вот эта молодая Россия выступает сегодня, сама того, быть может, не подозревая, в роли главной наследницы и продолжательницы советского образа жизни эпохи разложения. Отбросив его официальную (идеологическую и моральную) оболочку, она протянула из прошлого в настоящее (не исключено, что и в будущее) его скрытую, теневую, нелегально-коммерческую суть, развитию которой при переходе от социализма к капитализму была дана невиданная доселе свобода.

Картина, что и говорить, озадачивает. Россия вновь стоит перед проблемой, которая, как тень, преследует ее на протяжении столетий: опять, по Карамзину, “воруют, все воруют”. Перед этой проблемой капитулировали все российские политические режимы, в т.ч. самые тиранические, возглавленные Иваном Грозным, Петром Великим и Иосифом Сталиным. Если принять за образец их опыт построения “великой России”, создания “сильного государства” и осуществления “диктатуры закона”, то в нем можно обнаружить все что угодно, но только не эпохально-необратимые сдвиги в решении этой фатально возрождающейся из века в век проблемы. В данном случае опыт прошлого может пригодиться нам лишь как память о бесславных поражениях, а не о героических победах — именно под этим углом зрения он и должен быть сегодня осмыслен.

Россия (в т.ч. советская) издавна утверждала себя в мире как могучая военная держава. На приобретение и поддержание этого статуса она расходовала огромные средства, создавая тем самым непосильные тяготы для населения. Платой за державное величие была бедность народного большинства — в этом своеобразие российской истории и, если угодно, одно из главных проявлений ее самобытности. Сюда и уходят корни отечественной коррупции. Бедность большинства сопровождалась трудностями пополнения казны. Тощая казна создавала сложности с оплатой труда многочисленной армии управленцев, бывших несущей конструкцией власти. Их приходилось или посылать на “кормление”, или закрывать глаза на то, что скудость своих официальных доходов они компенсируют, как могут, — нередко не зная удержу. Российская державность и российская коррупция — две стороны единого исторического явления.

Советская власть попыталась, прибегнув к жесточайшему диктату, подчинив мирную жизнь нормам военного времени, упрочить державность и усмирить при этом коррупцию. Эффект получился обратный: подавление прав частной собственности и превращение всех граждан в государственных служащих создавало для коррупции и теневой экономики такую благоприятную среду, какой не было за всю прежнюю историю России. Время показало, что теневые экономические отношения оказалась настолько жизнеспособны, что заглушить их не смогли ни насилие, ни всеобщий страх. Репрессированные частные интересы проросли в конце концов и сквозь “коммунистический бетон”; их пришлось реабилитировать — ради сохранения  самой системы. Но это привело лишь к тому, что здание, возведенное на крови и идеологических догмах, стало быстро разваливаться. Коммунистический режим не мог с прежним успехом подавлять частные интересы, и они устремились в теневую сферу, причем на сей раз от верхов не отставали и низы, превратившиеся в массе своей из устрашенных коллективизацией послушных крестьян в почувствовавших вкус свободы (пусть и относительной) горожан. Брежневский “развитой социализм” — это тоталитаризм, попытавшийся примирить свою доктрину с реабилитированными частными интересами. Результат известен: под якобы всеобщей идеологической оболочкой образовалась всеобщность реальная — коррупционно-теневая.

Это был не просто кризис коммунистической системы, приведший к ее распаду, а свидетельство об окончательной исчерпанности прежней модели великодержавия, воспроизводившейся в разных формах со времен Московской Руси. Формула “державность — бедность — коррупция”, которая  никогда не декларировалась, но почти всегда использовалась, перестала работать. М.Горбачев, отчаянно искавший ей замену, в этом, как известно, не преуспел, в результате чего потерял свою должность, вместе с ней — и страну. Он и не мог преуспеть, потому что для этого ему нужно было найти эквивалент коммунистической идеи, придававшей державности сакральный смысл, позволявшей интерпретировать бедность как нечто временное и преходящее, а коррупцию — как нечто нелегитимное и потому недолговечное тоже.

Общественная и государственная реальность, фиксируемая формулой российской самобытности, могла сохраняться и видоизменяться только при наличии идеологической склейки, скреплявшей нестыкующиеся составляющие этой формулы, замазывавшей зияющие между ними смысловые бреши. Крах коммунистического проекта позволил демистифицировать отечественную историю и соответствующий ей тип духовности — в том числе романтизированную “загадочность русской души”. Он обнажил то, что скрывалось не только под коммунистическим, но и под предшествовавшими идеологическими проектами — такими, как “Москва — Третий Рим” или “православие, самодержавие, народность”. Последовавший за этим крахом распад страны обнаружил исчерпанность традиционных для России способов скрепления общественной системы: судорожные попытки реанимировать их посредством спущенного сверху заказа на “национальную идею” были заведомо беспомощны и обречены на бесплодие. Время таких “великих идей”, похоже, безвозвратно ушло, и России предстоит учиться жить в расколдованном мире рациональности, в котором национальные цели и методы их достижения не имеют никаких шансов обрести утраченный сакральный статус. Но научиться этому, имея за плечами многовековой опыт другой жизни, не так-то просто.

Посткоммунистическая Россия, уменьшившись в размерах, пробует заимствовать чужие формулы — те, которые прежде упрямо отторгала. Она юридически легализовала частную собственность и частный интерес, придала конституционный статус экономическим и политическим свободам, отказавшись от традиционных для страны способов легитимации власти, — теперь согласие с ней народ выражает на всеобщих выборах. Результаты пока не впечатляют, скорее наоборот: державная мощь поколеблена, бедность усугубилась, коррупция и теневой бизнес расцвели еще пышнее, чем при “развитом социализме”. Но самое тревожное заключается не в этом, а в тех общественных настроениях, которыми сопровождается нынешний кризис и которые выявились в ходе нашего исследования. Прежде всего — в настроениях наиболее молодой, энергичной и довольно многочисленной части населения, воспринявшей дарованную свободу как вольницу для теневой деятельности. Мы имеем в виду “низовых” предпринимателей, которые при нынешних обстоятельствах не помышляют, судя по всему, о выходе из теневой среды (хотя начинают тяготиться ее нравами) и людей, условно названных ПРЕДпредпринимателями, которые озабочены тем, чтобы в эту среду попасть, получив тем самым доступ к единственному на сегодня источнику первоначального накопления капитала.

Вместе с тем полученные нами данные дают основания полагать, что в российском обществе еще живы иллюзии насчет эффективности союза моральной и карательной сил. Но при строительстве реального правового порядка как бы ни был велик политический соблазн опереться на такие иллюзии, на самообман доправового массового сознания — дело это явно бесперспективное. Тем более что в обществе нет для того достаточных мобилизационных ресурсов. Как показало наше исследование, преобладающая его часть весьма сдержанно относится к авторитарным методам борьбы с коррупцией и теневым бизнесом. Сомнительно, чтобы при таком состоянии общественного сознания мог получить реальную поддержку сакральный вождь-диктатор, без которого союз моральной и карательной сил невозможно себе представить. При этом следует учесть, что большинство государственных институтов, призванных противостоять экономическим злоупотреблениям, как раз и выглядят в глазах общества самыми ненадежными: милиция, органы суда и прокуратуры, налоговые и таможенные службы во всех группах названы в числе наиболее коррумпированных.

Судя по всему, морально-репрессивные установки, доминирующие сегодня в России, часто нацелены не столько против всей совокупности теневых отношений, сколько против злоупотреблений должностных лиц, т.е. против коррупции в строгом смысле слова. И чем ближе люди к теневой среде (фактически или хотя бы только психологически), чем больше вовлечены в нее, тем отчетливее проявляет себя эта особенность современного массового сознания. Здесь, быть может, и проходит черта между предпринимательским меньшинством (реальным и потенциальным) и непредпринимательским большинством.

Конечно, отделить борьбу с коррупцией от борьбы с теневым бизнесом можно разве что в воображении. Однако при нынешних наших обстоятельствах в обнаруживающемся разграничении есть смысл: оно показывает, что в группах меньшинства, выделяющихся не только своими теневыми пристрастиями, но и либерализмом, наметился не очень явный и резкий, но все же уловимый сдвиг от морально-репрессивных установок к экономико-правовым, причем, что особенно важно, заметнее всего он проявляется у предпринимателей. Да, они демонстрируют высокую, порой очень высокую готовность пользоваться нынешней неупорядоченной свободой, в т.ч. свободой теневой деятельности. Но они же меньше всех уповают на административно-полицейские меры, ограничивающие коррупционно-теневую свободу других, и больше всех озабочены тем, чтобы расширить пространство собственной легальной свободы.

Именно в рядах представителей российского “низового” бизнеса обнаруживается сегодня наиболее внятный запрос на изменение самого характера отношений между предпринимательским классом и государством. Значительная их часть готова, похоже, выйти из тени, если власть обеспечит приемлемые для них законодательные правила игры, позволяющие переместиться из нелегального экономического пространства в легальное. И они же, как можно предположить, вполне готовы платить — в разумных размерах — налоги на содержание государственного аппарата, если он будет гарантированно обеспечивать соблюдение таких правил и выполнять другие возложенные на него функции. Многие предприниматели (в чем, кстати, от них почти не отличаются и бизнесмены потенциальные) даже сейчас с пониманием относятся к экономическим интересам чиновников и надеются, что повышение денежных окладов умерило бы коррупционные аппетиты последних. И это при том, что именно предприниматели, как показывают наши данные, имеют наибольшие основания для недовольства властями, ибо именно они меньше всего рассчитывают на официальную защиту своих интересов, ориентируясь главным образом на неформально-дружеские сети квазигражданского общества. Они, как никто, ощущают себя выпавшими из государства, отщепленными от него, и у нас нет оснований утверждать, что чувство это комфортное. Скорее — наоборот.

Иными словами, в настроениях “низового” предпринимательства просматривается важная тенденция, свидетельствующая о том, что здесь вызревает идея заключения своего рода социального контракта между бизнесом и государством. Идея для России новая, даже революционная. Ведь такой контракт может состояться лишь при условии, что государство сделает главную ставку именно на бизнес, освобожденный от опутывающей его административной зависимости от чиновника. Если такое деловое соглашение состоится, то это будет окончательным преодолением многовековой отечественной традиции, признанием того, что сила государства может быть надежно обеспечена лишь при опоре на благосостояние народа, которое, в свою очередь, недостижимо, пока энергия частных интересов предпринимательского класса искусственно гасится, а его расширение, внутриклассовая конкуренция сдерживаются внешними обстоятельствами И только в том случае, если это произойдет, формула российской самобытности (“державность — бедность — коррупция”) начнет оттесняться в прошлое. Разумеется, не сразу. И даже не очень быстро. Но медленное движение вперед все же лучше, чем топтание на месте с бесконечными оглядками назад и поисками точек опоры там, где найти их уже нельзя.

Мы, возможно, не уделяли бы столько внимания немногочисленной и маловлиятельной группе “низовых” предпринимателей-одиночек, не выискивали бы в их представлениях симптомы формирующихся правовых ценностей, не будь импульсов и публичных сигналов, поступающих сегодня от представителей среднего и даже крупного отечественного бизнеса. Слово “ценности” — прежде всего имеются в виду осознанные установки на продуктивность, ответственность и правовой порядок — в их лексиконе становится едва ли не ключевым. Это значит, что теневой союз между бизнесом и чиновничеством устраивает предпринимательский класс все меньше, а потребность в прозрачности экономических связей ощущается в нем все острее.

Важность такого поворота трудно не преувеличить — ведь ценности правового порядка в условиях рыночной экономики, повторим еще раз, не могут утвердиться ни во властных структурах, ни в широких слоях населения до тех пор, пока они не укоренились в бизнесе. Этот процесс, судя по всему, пошел; весь вопрос теперь в том, насколько быстро предпринимательский класс сумеет консолидироваться (в т.ч. организационно, быть может, политически) на основе ценностей, выстраданных многими его группами. И если наша информация об умонастроениях “низовых” бизнесменов-одиночек добавит сторонникам такой консолидации уверенности в их силе и правоте, то мы будем считать свою задачу выполненной.

Как бы то ни было, иного пути освобождения от теневых соблазнов, столь сильных в резервной армии российского бизнеса, равно и от морально-репрессивного антитеневого синдрома, давящего на сознание непредпринимательского большинства, мы сегодня не видим. Пока в одних и тех же руках будут находиться политическая власть и право распоряжаться собственностью, ничего измениться не может: аппарат управления, органы правопорядка и судебная система останутся коррумпированными, сколько и как именно их ни реформируй. До отделения властвования от вмешательства в дела собственников любые антикоррупционные меры способны быть только имитацией, т.е. подобными тем, какими они были в России всегда. А раз так, то и массовое сознание будет реагировать на все это примерно в стиле сознания доправового, мечущегося между морально-репрессивным идеализмом и теневым материализмом. Это и есть, вероятно, главный вывод, который мы можем сделать на основании проведенного нами исследования.

* Окончание статьи; начало см. № 4 “Полиса” за 2000 г., с.19-37. Работа написана на основании некоторых данных крупного исследовательского проекта “Теневая Россия” (при поддержке Фонда К. и Д.МакАртуров).